|
Творческие вечера
ФЁДОР ПАНАСОВ
«ОПАСНЫМИ ТРОПАМИ»
Записки юного партизана
ПРЕРВАННЫЕ КАНИКУЛЫ
Вспоминать о войне всегда тяжело, хотя случались иногда радости. Правда, недолгие.
В армии я прослужил без малого сорок лет, прошёл в её рядах полвойны, а ещё полвойны партизанил на Смоленщине. Был рядовым бойцом, был и командиром. Так что мне, можно сказать, изнутри знакомо это понятие - война, которую я прошёл от начала и до конца.
Давно это было. А иногда кажется, будто вчера. Так чётко и ярко запечатлелись в памяти события тех трагических и одновременно героических дней Великой Отечественной войны. Известие о ней застало меня, несовершеннолетнего юнца, в городе Ярцево Смоленской области. Там, в пригородном посёлке Пронкино, по путёвке колхоза третий год работал на торфопредприятии мой отец. Я часто ездил из деревни Седибо-Никольское, где жила семья, в город, навещал его.
Но не буду забегать вперёд, всё по порядку. Зимой учился в сельской школе а летом, во время каникул, чтобы не бить баклуши, как поговаривала мать, пас колхозный скот. Стадо мне доверяли всего в тридцать голов. С обязанностями пастуха справлялся: я был скор на ногу, быстро загонял в стадо отбившуюся скотину, приучал не разбредаться и покорно слушаться моего хлёсткого, как выстрел, кнута. Немудрёный труд мой не только ценили в колхозе, но даже оплачивали. Это была прибавка на содержание нашей многодетной семьи.
В сорок первом я окончил семилетнюю школу. Получил похвальную грамоту и сразу же, в первых числах июня, поехал в город навестить отца. Нашлись у меня в Ярцево и другие дела. Я мечтал стать военным и поэтому хотел сходить в военкомат и попросить, чтобы меня послали в военное училище. Так я и делал в первый же день пребывания в городе. Но в военкомате сказали, что направят в училище только через два года, когда подрасту. А до этого посоветовали продолжать учёбу в школе. Возвращаться в деревню после такой неудачи не хотелось, и отец устроил меня в городе почтальоном.
Я гордился своей работой. Люди с улыбкой принимали из моих рук газеты, журналы и письма, хвалили за мой труд. А вечером возвращался к отцу, в комнату общежития. Отец вставал рано, готовил еду и будил меня. Мы наскоро, по-солдатски, завтракали. Потом отец надевал рабочий костюм, кепку, хлопал меня по плечу, говорил: «До вечера» и уходил на работу. А я торопился на почту.
Быстро и незаметно пролетели три первых недели июня. Дни стояли безветренные, солнечные. Небо было ослепительно синим, прозрачным. Оно дышало теплом, покоем, искрилось в золотых лучах солнца и, казалось, звенело. Вокруг цвели травы и деревья в садах.
И вдруг, будто гром среди бела дня, ворвалось зловеще-страшное сообщение: «Война!». Двадцать второго июня. На всю жизнь запомнилось оно мне. Помню центральную улицу города. Её всю до отказа заполнили люди - горожане, колхозники, приехавшие на рынок на запряжённых повозках, военные. Из радиорупора, укреплённого на крыше городского кинотеатра, неслись в людскую толпу суровые слова правительственного сообщения. Я стоял в толпе людей, глядел на чёрный рупор, слушал и ещё никак не мог осознать до конца всего случившегося. Из всего услышанного я чётко и ясно уяснил одно: «Враг будет разбит. Победа будет за нами!».
Радиорупор умолк. Над улицей застыла тревожная тишина. Люди не расходились, стояли угрюмые и молчаливые. Казалось, тяжёлым стопудовым грузом навалилась на плечи народа это неожиданное сообщение о вероломстве нападения на нашу страну фашистской Германии. Лица у одних были испуганные,- у других – растерянные, у большинства – хмурые и угрюмые. Запомнились глаза: у многих они поблескивали гневом. А у одной женщины по припудренным темной пылью щекам текли крупные слезы. Она глотала слезы, старалась унять их и не могла; они текли к подбородку и капали на темные от загара сухие жилистые руки, прижатые к груди.
Даже не верилось, что всего-навсего несколько минут назад люди жили совсем другой жизнью. Они уезжали за город: на речку, в лес, шутили, смеялись, пели песни. Беззаботно играли дети. Жизнь шла своим чередом. А в это время немцы уже бомбили наши города и сёла, убивали наших людей, топтали коваными сапогами, давили гусеницами танков нашу землю.
Мало-помалу люди приходили в себя, стали негромко переговариваться. Рядом со мной стоял пожилой мужчина с обветренным морщинистым лицом в серой рубахе, заправленной в латаные на коленях брюки. Решительным громким голосом он говорил плачущей женщине:
- Не плачь, мать. Не плачь. Этого следовало ожидать. Фашисты на всё способны. Хорошего от них ждать было нечего. И договор о ненападении их не сдержал. Сорвались волки. На нас попёрли. Но это мы ещё поглядим, кто кого… Россию нашу матушку, да ещё советскую им не одолеть! Не бывать этому! Били мы их в смерть в семнадцатом и теперь бить будем.
Все кто стоял рядом, повернулись к говорившему. Один из мужчин, кивнул в знак согласия, хмуро сказал:
- Бить-то били… Только на этот раз дюже придется нам. Силен фашист. Сколько он стран слопал. На него, почитай, вся Европа батрачит. Но Россией подавится. Мы нашу родную власть и страну нашу всем миром защищать станем. На фронт сына пошлю, сам пойду, а Россию нашу ворогу не отдадим!
Я стоял среди взрослых сразу почувствовал себя отчего-то уставшим и разбитым. Никогда ещё ранее я не казался себе таким беспомощным. «А что же мне делать,- думал я. – Как быть? «Может попроситься в Красную Армию? Не выйдет. Года не подошли».
Растерянный, одинокий, никому не нужный, побрел я с городской площади. Надо было срочно увидеть отца. Но только к вечеру добрался до общежития, где жили рабочие торфпредприятия. Вскоре вернулся и отец. Он был угрюм и молчалив, я его не узнавал – настолько он переменился за этот день. Хотел было рассказать ему о своих сомнениях, но притих, чувствуя его гнетущее состояние.
Мы молча поужинали. Потом включили круглую тарелку радиодинамика и внимательно прослушали последние известия. Сводку с фронта передавали тревожную и очень непонятную: из неё трудно было понять, как идут дела на фронте, скоро ли мы дадим врагу по зубам, как пелось в наших довоенных песнях. Прежде чем лечь, отец долго сидел на койке, о чем-то думал.
- Я с тобой, сынок, скоро расстанусь, - сказал отец, провожая меня утром в город. – Подготовлю свои вещи, получу деньги – всё это отвезёшь матери.
- А ты? – спросил я.
- Навряд ли я попаду домой, - ответил отец. – Слыхал; вчера вечером передали по радио о начале мобилизации? И хотя мой год не попадает под призыв, я рыдать не могу, пойду на фронт добровольцем.
На другой день отец отправился в горвоенкомат. А уже 25 июня я провожал его на фронт.
В большом городском парке шел прием новобранцев. Старшие команд выстраивали мобилизованных по ранжиру, вели перекличку, проверяли документы, экипировку и подгонку обмундирования. Затем строй ненадолго распустили для прощания с родными. Вчера ещё гражданские, занятые мирным трудом мужчины, сегодня были одеты в военную форму, стали солдатами, уходили по зову Родины на фронт. Женщины, пожилые люди и дети, вытирая слёзы, торопливо целовали их, давали последние напутствия. А потом долго стояли, глядя вслед удаляющимся машинам, махая руками и поднятыми вверх платками. Толпа гудела, говор и шум тонули среди гула двигателей проходящих машин.
Крепко прижав меня к груди и поцеловав в щёку, отец сел в последнюю машину и крикнул на прощание:
- Помогай матери. Будь дома за старшего мужчину!
Не успела ещё осесть пыль от скрывшейся за поворотом колонны машин, как воздух потрясла музыка военного оркестра, а вслед за ней грянула песня: «Гремя огнем, сверкая блеском стали…» По улице в направлении к железнодорожному вокзалу двигалось строем воинское подразделение. Лучи солнца отражались от стали граненых штыков винтовок и зелёных армейских касок, от медных труб оркестра. Загорелые и запылённые лица красноармейцев были суровы и сосредоточены. В тихом безмолвии стояли люди, провожая взглядами своих защитников, молчаливо желая им одного: «Поскорее возвращайтесь с победой!»
Вечерело. Люди нехотя расходились, улицы пустели.
Я тоже поспешил в общежитие. Надо было взять свои вещи и сдать комнату , где мы жили с отцом.
Вот и городок торфяников. Рядами выстроились длинные бараки, за ними, возле соснового леса, виднелись здания столовой, котельни и магазина. Раскалённый диск солнца клонился к горизонту, он кроваво окрасил хлопья облаков и верхушки деревьев.
Около барака, в котором жил отец, трудились двое пожилых мужчин: они таскали доски и забивали ими окна. На лужайке, под круглым столом, где в свободное время от работы отец с товарищами играл в шашки, грызла кость лохматая собака. Здесь же валялись пустые консервные банки, рваная поношенная обувь, старая посуда. Не трудно было догадаться, что время на сборы было коротким и люди быстро покинули свое жильё.
Я зашёл в комнату отца, прилёг на его пустую кровать. Стало тоскливо, не по себе… Тишина царила вокруг. Отца нет. Не верилось, что он уже придет в эту комнату, что мы уже не пойдём с ним ужинать в столовую, что не будем по вечерам вести долгие беседы о житьё-бытьё, о будущем. Лёжа на кровати, я вспомнил, родную деревню, школу, учителей, своих друзей. В памяти всплыли теплые дни, игра в лапту, купание в речке, необозримые колхозные поля. А лес, где мы любили собирать ягоды и грибы, осенью орехи и красную рябину. А какой чудесной казалась зима с её метелями и морозами. Затаив дыхание, мы катались с высоких гор на лыжах и санках, бегали на коньках по свежему льду прудов и укатанной санной дороге. Каким безоблачным и беззаботным показалось мне сейчас своё детство!
Наша деревня Седибо-Никольское, каких сотни на Смоленской земле, находилась в сорока километрах от города Ярцево. Раскинулась она по обеим берегам крутого оврага, по дну которого протекала небольшая речка с чистой родниковой водой. С трёх сторон к деревне подступал смешанный лес, а с четвертой – открытое поле, зимой укрытое белоснежным покрывалом, а летом зелёное, как ковер. В деревне было около тридцати дворов, все её жители являлись членами колхоза «Авангард». О своей родословной знал я немного. Знал, например, что мой дедушка по отцу – Фёдор Михайлович батрачил, потом служил в царской армии. Погиб в 1905 году, во время солдатского бунта в Севастополе. После его гибели вдову волостной староста прозвал красной Матреной. Это прозвище так и прилипло к ней на всю жизнь. Бабушка моя была большой мастерицей, доброй душой. Часто приходили к ней люди, особенно в жаркие летние дни, чтобы отведать её холодного берёзового квасу или посмотреть самотканое тонкое льняное полотно, или разжиться лечебными травами и вареньем от хворобы. Она делилась с людьми последним и гордилась этим.
Рос у красной Матрены и сын Харитоша – мой отец, который в 1916 году, в разгар империалистической войны, был призван в царскую армию. В 1917 году он вместе со своими товарищами-солдатами перешёл на сторону революции и стал красногвардейцем. Участвовал в штурме Зимнего, охранял Смольный, воевал против врагов Советской Республики под Псковом и Нарвой. Домой отец вернулся после окончания гражданской войны. Болели недолеченные раны, но руки тянулись к земле. Решил обзавестись семьёй. По рассказам бабушки, приглянулась Харитону черноокая, статная, с длинными и пышными косами девушка – Нелида Карпенкова. Два года он ухаживал за ней, а когда сделал предложение, она зарделась и, помолчав, тихо спросила: «Жить-то как будем? .. Я батрачка, у тебя – ни кола, ни двора…»
- Ничего, хозяйством обзаведёмся. Руки-то для чего? Не пропадём!
Свадьбу сыграли перед Рождеством. Негромкую, но по всем правилам. Жили душа в душу, трудились непокладая рук, рожали и растили детей. У родителей, не считая умерших в разное время трех младших братьев, было шесть детей. А когда в тридцать девятом году, завербовавшись, уехали на стройку две старшие сестры, дома оставалось четверо – две младшие сестрёнки, брат Сергей и я – самый старший.
Мы, дети, гордились своим отцом, участником многих памятных событий. Помнится одно из его выступлений в школе. Это было вьюжным февральским вечером сорок первого года – накануне 23-й годовщины Красной Армии. По просьбе директора школы Ивана Васильевича Андреева – в школу на встречу с учениками пришёл отец. Большая комната была битком заполнена ребятами. Отец неторопливо рассказывал о зарождении Красной Армии, о борьбе с белогвардейцами и интервентами.
Восхищенно следили ребята за каждым жестом отца, ловили каждое его слово. Сосед по парте Петя Селезнев, шептал мне:
- А отец у тебя – о! Вот здорово было бы, кабы нам на настоящую войну! Чтобы с винтовками, пулемётами, танками! Здорово? А?
- Глупый, - отрезал я. –Ещё чего скажи – здорово… На войне людей убивают. Слышал: десять миллионов!
В конце встречи слово взял директор. Он поблагодарил отца за интересный рассказ, и обращаясь к ребятам, сказал:
- Сегодня в карауле на границах стоят молодые красноармейцы. И если люди старшего поколения, прошедшие сквозь огонь гражданской войны, такие как Харитон Фёдорович, спросят их: «Сможете ли вы в годы испытаний выстоять и победить, как смогли бойцы революции и гражданской войны», они наверняка ответят: «Сможем!»
- Иван Васильевич обвёл взглядом притихших учеников и закончил:
- А ваша, ребята, главная задача сейчас – это учёба. Стране нужны образованные люди. Учитесь и помните, что священный долг каждого советского гражданина – быть готовым к защите своей Родины, уметь с оружием в руках защищать её, как это делали наши отцы и деды.
На этом же вечере директор вручил старшеклассникам, хорошо владеющим оружием, значки Юного Ворошиловского стрелка. Я тоже получил значок. Вечер закончился концертом художественной самодеятельности, в котором и мне пришлось участвовать, в составе гимнастической группы, а также декламировать стихотворение М.Ю.Лермонтова «Бородино».
Домой возвращались втроем: отец, я и брат Сергей. Отец шёл молча. Уже перед домом я спросил его:
- Папа, а как ты думаешь, война будет?
Отец помолчал, серьёзно ответил:
- Ты же знаешь время тревожное. Фашисты готовятся напасть на нас. Особенно Германия. На Востоке японские самураи уже испытали нашу силу. Так что правильно ваш директор сказал: надо учиться военному делу.
- Нет, ты мне точно скажи – будет война или не будет, - настаивал я.
Отец внимательно посмотрел на меня и тихо произнес:
- Думаю, что воевать придется.
И теперь его слова сбылись – война пришла в наш дом.
В ту, последнюю ночь в общежитии, я почти не спал. Всё думал, вспоминал… А рано утром пешком направился на работу, где, по совету начальника, поселился прямо на почте.
Суровый военный облик приобрел весь город. Фасады домов причудливо раскрашены зелёными и коричневыми разводами, оконные стекла заклеены крест-накрест полосками бумаги. На улицах стало появляться всё меньше и меньше мужчин. Каждый день они с котомками за плечами уходили на сборный пункт для отправки на фронт.
И люди стали другими. Прежде весёлые, разговорчивые. Теперь встречаясь обменивались лишь короткими фразами да хмурыми, полного беспокойства взглядами. Появились первые беженцы. Они шли по улицам и проселочным дорогам длинными потоками. А основном – женщины, дети и пожилые люди. Реже на машинах и повозках, чаще пешком. Они побросав родные места, уходили на восток, а в обратную сторону, на запад, круглые сутки по железной и шоссейной дорогам двигались войска, чтобы остановить рвущиеся в глубь страны гитлеровские полчища.
С каждым днём всё тревожнее становились сводки Совинформбюро. По всему было видно, что фронт всё ближе и ближе приближается к нашему городу. В начале июля на Ярцево упали первые бомбы. Потом немецкие бомбадировщики стали появляться всё чаще и чаще. По ночам с запада доносилась орудийная канонада и небо в той стороне горело багровым заревом. Увеличился поток беженцев да и горожане стали большими группами покидать родные места. Оставаться в городе становилось небезопасно. Почта наша готовилась к эвакуации. Приглашали и меня уходить вместе на восток, но наказ отца – вернуться к матери – не позволил мне воспользоваться добрым советом администрации. А в середине июля, когда я проходил по Театральной площади, меня окликнул знакомый мужской голос. Я обернулся. Передо мной стоял коренастый, плотного телосложения седой мужчина. Это был Константин Андреевич Ильин, который был мастером той самой бригады, где работал отец. Оказывается, он был белобилетником и на фронт его не взяли.
Об этом человеке, моём наставнике, хочется коротко рассказать. С «дядей Костей» - так мы с отцом его называли – я познакомился летом сорокового года, когда на месяц приезжал в Ярцево, к отцу. Дело было на рыбалке. Как-то вечером отправился на реку Вопь с удочкой. Долго сидел на берегу. Но что-то неладилось: клёв был, а рыба не попадала. Приходилось вытаскивать из воды пустые крючки. А потом и клёв прекратился. Рядом сидел мужчина в тёмном плаще, у которого на удочке часто трепетала рыба. Он наблюдал за моей работой и пришёл на помощь. Дело пошло на лад. С тех пор мы подружились. Вместе с отцом часто бывали у него дома, помогали по хозяйству. Костя очень любил детей, которых у него не было. Жена его Зина была уродом – горбатая, хромая, с перекошенным лицом и потухшими глазами. Но зато у Зины всё горело в руках. Она была примерная хозяйка и добрая по характеру женщина. Все знакомые называли её Дмитриевной, хотя, как и мужу ей не было ещё и сорока лет.
Ильин обращался со мной как со взрослым. Если о чём-нибудь спорили, говорил: «Держу пари», или «Готов получить три щелчка балды», - а то и клялся своей любимой собачкой. На всё был готов! И слова его не расходились с делом. Если он кому-то не верил или сомневался в его обещаниях обязательно требовал поручиться «честным пионерским». Костя любил, как он выражался давать короткие и полезные советы, претворял их в действительность.
Причём за теорией-рассказ, объяснение – следовала практика- личный показ и тренировка. Например, прежде чем заставить меня прыгать в речку с моста, сначала «солдатиком», а затем «ласточкой», он подробно объяснил, как держаться в воздухе, как управлять своим телом, дыханием, особенно при погружении в воду. Затем сам совершил несколько прыжков в воду, заставив меня смотреть снизу, с берега. А потом уже разрешил попробовать и мне. Тренировался прыгать с моста в воду даже ночью. Учил совершать прыжки с парашютной вышки, управлять лодкой и владеть вёслами, стрелять из винтовки и пистолета в тире, ориентироваться на местности по солнцу и местным предметам, а также в лесу. При этом дядя Костя любил повторять:
- Обязательно запомни – в жизни всё пригодится.
Вот таким я запомнил этого смелого и решительного человека. Забегая вперёд скажу, что уже после войны я узнал: Константин Андреевич Ильин пошёл в партизаны и геройски погиб в бою с фашистскими оккупантами…
А теперь, в этот тяжёлый и тревожный день, остановив меня, Ильин озабоченно стал наставлять меня:
- Торопись домой, пока ещё есть возможность пробраться в родную деревню. Не оставляй мать одну. Помни, что тебе наказывал отец.
Переночевав у Константина Андреевича, утром следующего дня я с котомкой за плечами двинулся в путь ...
Но в центре города попал под артиллерийский обстрел. Не успел закончится обстрел, налетела вражеская авиация. Я залёг в кювете возле высокого тополя и из укрытия наблюдал за происходящим. Страшный грохот сотрясал землю. Бомбы рвались на улицах и на крышах зданий. С визгом разлетались осколки бомб и камней. Горело несколько домов. Стало темно от густого дыма и туч кирпичной пыли. Люди метались по улице, ища спасения от смерти. Над крышами с воем приносились чёрные железные птицы – фашистские самолёты, расстреливая горожан из пулемётов. Стоны и крики раненых раздавались повсюду. Многие люди оставались на мостовой не движимы. Жертвами стали ни в чём неповинные женщины, дети и старики. Воздушные пираты не щадили никого.
Было далеко за полдень, когда я выбрался из горящего города и пересёк шоссе Москва – Минск. Отсюда начиналась сплошная стена леса. Здесь среди деревьев я увидел красноармейцев, чему очень обрадовался. Они устанавливали орудия, ветками маскировали автомашины, вырытые укрытия и окопы. На опушке леса несколько групп красноармейцев рыли траншеи, заколачивали в землю столбы и колья, прибивая к ним нити колючей проволоки.
Все были так заняты своей работой, что казалось, никто не обращает на меня внимания. Мне же хотелось найти командира, чтобы ещё раз попытаться попасть на фронт. В этих поисках подошёл к реке, на берегу её стояла дымовая завеса.
- Ты куда, парень? К фашистам норовишь угодить? – окликнул меня появившейся точно из-под земли молодой красноармеец. – Иди сюда!
Я подошёл. Передо мной стоял, как я определил, младший командир, на петлицах которого выделялись два тёмно-красных треугольника. Загорелое лицо его было усталым, одежда и сапоги в пыли.
- Ты что, заблудился или мамку потерял? – спросил меня командир.
Я медлил с ответом, забыв заготовленную заранее фразу. В это время подошла группа красноармейцев. Они с интересом стали рассматривать меня. Возможно, их внимание привлекли мои «награды» - значки «Ворошиловского стрелка», «Готов к труду и обороне» и другие, которые красовались у меня на куртке, перетянутой солдатским ремнём – подарком отца.
- Ищу вас, товарищ командир, - наконец нашелся я. – Возьмите в армию, я тоже хочу бить фашистов!
Красноармейцы дружно засмеялись.
- Такие вопросы, парень, мы не решаем,- серьезно сказал командир.- Дети у нас не воюют. Иди домой, небось там тебя дут.
- А кто же решает? Где ваш главный командир? – настаивал я.
Я тогда не знал, что нахожусь на тех самых Ярцевских высотах, где группировка советских войск под командованием генерал-майора Рокоссовского остановила врага на пути к Москве. Противник, обойдя Смоленск с севера, к середине июля через Демидов и Духовщину прорвался в этот район. С этих высот, как на ладони, просматривалась впереди лежащая местность: железнодорожное полотно с мостом через реку Вопь – приток Днепра, Минское шоссе, горящие постройки города, дым от которых стлался горизонту, долина противоположного берега реки.
Жара спадала. Красный шар солнца медленно спускался к земле. Смолкла артиллерийская стрельба. Вокруг стало тихо. Но ненадолго. В небе послышался рокот самолётов. Все устремили свои взгляды вверх. Я тоже стал обшаривать глазами голубой небосвод.
- Попался стервятник, - крикнул кто-то из окопа.
Теперь и я заметил, как два «ястребка» с красными звездами на крыльях, оседлав с двух сторон, вели горбатый с белыми крестами на фюзеляже фашистский бомбардировщик. Но что это? Чёрный самолёт, вильнув в сторону, попытался набрать высоту и развернуться назад. За ним устремились наши истребители. Они выпустили несколько пулемётных очередей, и вражеский самолёт, оставляя за собой длинный шлейф дыма, упал недалеко от железнодорожного моста и взорвался. Вверх поднялось продолговатое облако чёрного дыма и огня.
- Так его, изверга! – торжествующим голосом закричал один из красноармейцев.
-Хитёр стервятник, - улыбаясь, сказал уже мне командир. Пытался обмануть наших соколов и уйти безнаказанно, не вышло.
А вскоре, я встретил «настоящего» в моём понимании командира. Бойцы называли его комбатом. На петлицах гимнастёрки – две шпалы.
Выслушав меня, он сказал, что этот вопрос может решать только Рокоссовский. Кстати, он сейчас подойдёт сюда смотреть нашу оборону.
Заслушав доклад комбата, генерал спросил: кто это у вас за мальчик?
Проситься на фронт, бить фашистов, ответил комбат.
Рокоссовский улыбнулся и стал рассматривать мои школьные награды: ЮВС (юный Ворошиловский стрелок), БГТО (будь готов к труду и обороне) и другие.
- Герой, стрелять, значит, можешь хорошо?
- 28, 29 очков из тридцати возможных, - похвалился я.
- Молодец, - похвалил меня генерал. Потом спросил, где мои родители, далеко ли живёшь? Но и он не согласился взять меня в армию, тем более на передовую.
- Разобьем фашистов и успеешь попасть в Красную армию, а сейчас, сынок, торопись домой к матери, а мы здесь преградим им путь к Москве. Вечером по указании. Рокоссовского меня на лодке переправили на западный берег реки Вопь. Слева на подступах к Ярцево снова разгорался бой, справа по наведенной переправе бесконечным потоком двигались на восточный берег конные и пешие красноармейцы.
Второй раз я встретился с Рокоссовским в январе 1945 года в предместьях Праги возле столицы Польши – Варшавы. Я тогда, после ускоренного курса в течение года окончил Московское миномётное училище гвардейских миномётов и в сентябре 1944 года прибыл на2-й Белорусский фронт, которым в то время ещё командовал Рокоссовский. Помню пасмурное утро, дул порывистый ветер. Вскоре я после ранения командира батареи был назначен вместо его.
Это было на берегу реки Вислы. Войска готовились к наступлению. Наш дивизион был придан 70-й армии генерала Попова. Вечером прибежал посыльный от командира дивизиона и сообщил, что прибывает к нам сам Рокоссовский.
Вскоре я докладывал командующему фронтом о готовности батареи к открытию огня, отвечал на заданные им вопросы. Рокоссовский по-отечески беседовал с солдатами, а затем подошёл ко мне и спросил: где-то мы, вспоминаю, с тобой молодой комбат встречались?
- Так точно, - ответил я. - В 1941году на Ярцевских высотах.
- Помню эту встречу. Вот и мечта попасть в армию твоя сбылась.
Я коротко рассказал о пребывании в партизанах и об окончании миномётного училища. Жаль нет времени поговорить нам, но меня не теряйте, при первой возможности встретился и поговорим.
Потом подозвал своего офицера и приказал записать мои данные.
Шла война, я попал позднее на 1-й Украинский фронт в 5-ю гвардейскую армию генерала Жданова и поддерживал 13-ю прославленную гвардейскую дивизию, которая под командованием генерала Родимцева героически сражалась за Сталинград и с ней дошёл до Праги – столицы Чехословакии.
Возвращаясь к тому времени – июль 1941 года, после переправы через реку, шёл всю ночь. На другой день в полдень достиг свое деревни. Миновав школу, остановился на оврагом. В деревне было тихо…
- Здорово, Федя! – услышал я знакомый голос. По крутому склону ко мне торопливо карабкался Петя Селезнев. С ним я дружил с первого класса.
Услышав, что я возвращаясь из Ярцево, Петя удивился: как же ты выбрался оттуда? Говорят там фашисты.
- А у нас фашисты были?
- Не было ещё. Но директор школы говорит, что они совсем близко. Петя торопливо зашептал: сегодня вечером Иван Васильевич собирает всех, кто понадёжней, в балке. О тебе тоже спрашивал. Приходи. При этих словах, он повернулся к школе.
Не знаю, о чём думал тогда мой одноклассник, но для меня было ясно – каникулы кончились, кончилась и наша мирная, беззаботная жизнь.
ГРУППА СОПРОТИВЛЕНИЯ
Как и советовал Петька Селезнев, я с заходом солнца отправился в балку.
Здесь всё было, как и в мирные дни: от камышового пруда доносилось кваканье лягушек, с колхозного поля густо тянуло запахом спелых ржаных колосьев… Но в стороне Смоленска вспыхивали и гасли ракеты, шарили по небу лучи прожекторов, и багровый горизонт напоминал предгрозовую зарю.
В балке уже собрались директор школы Иван Васильевич Андреев, его жена – учительница Евгения Васильевна, мои одноклассники: Петя Селезнев, Даня Прохоров, Вася Ильенков, Ваня Крюков. Из девчонок – Катя Карпенкова, Таня Моисеенкова, Дуся Чухрова.
Предстоит серьёзный разговор, - сказал директор.
Меня поразило, как изменился Иван Васильевич с того дня, как он вручал нам свидетельства об окончании седьмого класса. Казалось, он постарел и почернел.
- Детство кончилось ребята, - сказал он. – Что будет делать?
- Перебираться через реку Вопь к своим, - выпалил я.
- А подумал ли ты, Федя, с кем останутся твои сестрёнки и братишки? Матери разве одной управиться с ними?
Я не думал об этом. Петька Селезнев предложил создать партизанский отряд. И все его поддержали. И директор – тоже, только внёс поправку
- Пока не отряд, а группу сопротивления врагу. Когда будет у нас оружие, тогда и отряд можно… Предлагаю принять присягу и выполнять её как выполняют на фронте бойцы Красной Армии.
Евгения Васильевна зажгла «летучую мышь». Директор читал нам, видимо, заранее подготовленный текст, а мы за ним повторяли… Суть присяги сводился к тому, чтобы каждый из нас клялся строго хранить тайну о существовании группы, её составе и проводимой работе. Обязывался активно включиться в сбор оружия и боеприпасов , всячески содействовать бойцам и командирам Красной Армии, бежавшим из плена или попавшим в окружение. Распространять среди мирного населения листовки и газеты, сброшенные с советских самолётов. Беспрекословно выполнять распоряжения начальника группы. Текст заканчивался словами «Смерть немецким оккупантам!»
С этой минуты каждый из нас считал себя бойцом созданной группы и гордились таким большим доверием директора школы и учителей. На совещании каждый из нас получил от Ивана Васильевича первое боевое задание, установлены были места хранения собранного оружия и очередной явки.
Расходились по домам поздней ночью. Только Катя Карпенкова оставалась на месте, Она смотрела в сторону своей деревни Афонасово, и, верно, боялась идти одна. Я нерешительно направился к ней…
- Проводи меня, - попросила она…
Катя мечтала стать учительницей. Но так и не стала. На фронте погибли отец и два её брата. Сама она оказалась в немецкой неволе. После войны, возвратившись на Родину, нашла своих сестрёнок и мать в Риге, где и поселилась на постоянное жительство.
А тогда, при лунном свете, я видел её стройную фигуру, чёткий профиль лица и две длинные косы. Сначала шли молча. Потом она вдруг спросила:
- А ты не боишься смерти?
- «А что её бояться? – подумал я. – За Родину, за Сталина и умереть не страшно». Примерно так я ей и ответил. И сам был полон веры в свои слова. Это уже потом, через много лет, я бы не произнес «За Сталина».
-Давай немного постоим, - перед тем как я собрался уходить, - сказала девушка. -Я боясь, что возможно мы больше не встретимся, время военное.
Мы остановились, она коснулась моих рук. Где-то в деревне пропел петух.
- Это наш, сказала Катя, он всегда поёт в не положенное время, за что мать просила нас девчонок отрубить ему голову.
Стояла тихая ночь, на небе светила луна. Катя мне нравилась, с ней прошёл семь классов, помогал ей в решении сложных задач по алгебре и геометрии. Вместе участвовал в художественной самодеятельности. Она хорошо плясала и пела мелодичные песни. Небольшого роста, стройная фигура, синеглазая с симпатичным белым лицом. У нас с ней, можно сказать, был юношеский школьный роман. Мы любили друг друга, хотя об этом не признавались. Второй раз мы встретились через год – летом 1942 года. Я возвращался с разведки и встретил Катю в овраге возле её деревни. В то время немцев там не было. Она несла на коромысле два ведра воды.
- Милый мой, Федя, - вскрикнула девушка, - какими судьбами ты здесь. Ты, наверное, в партизанах, если с оружием. Она поставила вёдра на землю и шагнула ко мне. Радость её не удивила меня. Я тоже был рад и обнял её. Она тихо прижалась ко мне. Я боюсь за тебя, береги себя, а ты тоже, - вырвалось у меня, - ты такая красивая и враги могут тебя обидеть и поиздеваться над тобой.
- Если будем живы обязательно встретимся после войны, я буду тебя ждать, чтобы с нами не случилось. При этих словах она посмотрела мне в глаза, наполненные слезами. И я понял, что это настоящая любовь и мне стало её жаль. Но судьба распорядилась по-другому, независимо от наших желаний. Пребывание её в фашистской неволе не позволили по тогдашним советским законам заключать офицеру брак с такой даже любимой девушкой. Она ждала меня несколько лет, после чего вышла замуж за пожилого мужчину, родила дочь и умерла в возрасти шестидесяти лет.
Но вернемся к событиям тех дней.
До своего дома добрался, когда теплая июльская ночь уже заканчивалась. В деревне ни огней, ни привычного шума, хотя стояла горячая пора сенокоса и наступала страда уборки урожая.
Мать с сестрёнками спала в сенцах, брат забрался на сеновал в сарай, а дед сам с собой разговорил на печке. Услышав тихий стук, он спросил:
- Ты, Федя?
- Я.
- Нашли самолёт?
Я насторожился, стараясь понять, о каком самолёте спрашивает дед.
-Что молчишь? Не видел, что ль? Ещё вчера утром кто-то ударил по крестатому, он и свалился в лес…
Утром я предложил младшему брату Сергею пойти искать сбитый самолёт. Он с радостью согласился. Нашли его быстро. Собственно, даже не самолёт, а куски металла.
Мы не стали копаться в обломках. Вероятно, это был одномоторный немецкий разведчик, который, обнаружив наше воинское подразделение, решил его атаковать, да просчитался.
Мы долго бродили, осматривая окрестности. На просёлочной дороге возле кустарника валялись перевёрнутая военная двуколка и запряжённая в неё убитая лошадь.
- Смотри, могила! – испуганным голосом крикнул Серёга. Могила была свежая. На ней лежали две зелёные каски с красными пятиконечными звездами.
- Наши. Это они, должно быть, сбили фашиста, - тихо сказал я.
Пробираясь в глубь кустарника, мы неожиданно наткнулись на раскоп, прикрытый завядшими берёзовыми ветками. Начали разгребать руками. Из небольшой ямы извлекли ручной пулемёт и карабин. У пулемёта не оказалось диска, карабин был без затвора. После упорных поисков мы обнаружили в кустах затвор и зелёную металлическую коробку с тремя круглыми дисками-магазинами от пулемёта.
- Федя, иди сюда, - позвал меня брат, вытаскивая из-под валежника цинковую коробку. – Тяжёлая!
- Осторожно! Патроны!
На дне оврага, который уводил нас от места находки, мы присели отдохнуть. Я принялся объяснять брату устройство карабина. Это оружие, как и малокалиберная винтовку я хорошо изучил в школе.
- А ты пулемёт знаешь? – спросил Сергей у меня.
- Стрелять не приходилось, а так малость знаю.
И вспомнил красноармейца дядю Мишу, которого встретил, когда возвращался в начале войны из города Ярцево домой. Проходил через деревню Спас-Углы и решил проведать деда Лукича – старого знакомого отца.
В деревне остановилась наша воинская часть, вероятно отступающая на восток. Бойцы поили лошадей в озере, некоторые брились и чистили оружие, Моё внимание привлекла толпа деревенских мальчишек, обступивших военную повозку. На ней и сидел боец с пулемётом в руках и объясняя, как его заряжать, как целиться… Я и название пулемёта заполнил – РПД. И вот такой же точно теперь был у нас в руках.
Мы решили проверить, как он действует. Я зарядил пулемёт, как показывал красноармеец дядя Миша, поставил его на ножки и, прицелившись, дал короткую очередь, целясь в старый пень когда-то спиленной берёзы.
Оружие и патроны уже поздно вечером перенесли ближе к деревне и спрятали в старом окопе. А сами залезли в копну душистого сена. И уснули.
Проснулись, когда уже горланили петухи. От оврага, что был неподалёку, поднимался туман. Дальше – через посевы льна – проходила просёлочная дорога. Оттуда и послышался гул моторов. По дороге двигались серые бронированные машины с чёрной свастикой на бортах.
Прикрываясь копной сена и кустарником, падая и снова вскакивая, мы бросились в лес. И тут у меня мелькнула мысль – обстрелять колонну. Не подумав о последствиях, увлекая за собой брата, повернул к месту, где было спрятано оружие, Схватив пулемёт с заряженным диском и, пригнувшись, побежал на опушку кустарника. Серёжа с карабином последовал за мной. Там были вырыты окопы – линия временной обороны красноармейцев.
Мы осмотрелись: слева пестрел нетронутый косами луг, справа, кланяясь от лёгкого ветерка, звенели коробочки льна. Но танки уже прошли и скрылись из виду. Только пыль висела над дорогой. Через минуту на дороге показались два мотоцикла. За ними, вытянувшись извилистой змеёй, двигались машины, покрытые серым брезентом. Они так же, как и танки, двигались на восток и скрылись в лесном массиве. Вскоре появилась большая группа велосипедистов. В чёрных касках, с засученными по локоть рукавами мундиров и автоматами на шеях. Они не спеша катились по пыльной дороге.
Серёжа молча дослал патрон в ствол карабина. Мне оставалось только отвести затвор назад. Колонна велосипедистов приближалась к повороту дороги – самое близкое от нас расстояние. Сам себе скомандовал:
- По фашистским гадам – огонь!
Очередь получилась длинной. Она заставила немцев побросать велосипеды и искать укрытия. Я снова нажал на спусковой крючок. Было хорошо видно, как несколько солдат повалились на пыльную дорогу. Другие, подняв крик, залегли. Теперь врагов не было видно, их скрывали посевы.
Увлёкшись стрельбой, я не слышал, как рядом из карабина палил брат. Стреляли несколько минут, пока не осталось патронов в диске пулемёта и в магазине карабина. Да и фашисты, опомнившись, открыли ответный огонь в нашу сторону.
- Уходим! – скомандовал я братишке.
Сколько времени бежали, трудно сказать. Остановились, когда позади стихли автоматные очереди и начался большой лес… В деревню мы вернулись вечером, после того как спрятали в лесу оружие. Немцы на дороге не задержались, по-видимому, посчитали, что на них напали отходящие красноармейцы.
Мать, увидев нас, всплеснула руками:
- Боже ты мой.. Где вы шастаете? Мы чего только не передумали!
Пока мы ели картошку с солью, запивали её квасом, мать, закрыв на крючок дверь, рассказывала о нападении красноармейцев на немецких велосипедистов недалеко от горелого леса.
- Говорят, пятерых положили.
На следующий день, рано утром, я отпросился у матери сходить в школу. Хотел доложить директору о нашей операции. Но вместо ожидаемых похвал Иван Васильевич недовольно нахмурился.
- Это безобразие, Фёдор! За самовольство тебя следует исключить из группы. Он долго выговаривал мне, потом, смягчившись, спросил: - Как считаешь, твой брат Сергей в группу подойдёт?
Я обрадовался:
- Очень подойдёт, Иван Васильевич! Я за него ручаюсь…
Через три дня собираемся снова. Запомни место – в лесу волчья яма. Все её знают. Время – восемь часов вечера, пароль – Москва. Запомнил? Повтори!
ГИБЕЛЬ ТОВАРИЩА
Все были в сборе, кроме Дани Прохорова.
- Кто знает, где Прохоров? – обратился директор школы Андреев к ребятам.
Из кустов поднялся Петя Селезнев.
- Иван Васильевич, ребята, - сказал он. – Даню убили.
Все настороженно поднялись. Наступила тишина.
- За что убили? Где? – раздались голоса ребят.
Из рассказа Пети, а позднее дедушки Дани вырисовывалась картина подвига, совершенного юным патриотом. Перед приходом фашистов в деревню Харлапово, он целыми днями пропадал в лесу, строил вместе с двумя деревенскими мальчиками землянку, где потом мы нашли несколько гранат и патроны…
Высокий ростом, худощавый, с длинными руками и узким смуглым лицом, Даня отличался острым умом и за примерное поведение нередко ставился учителями в пример его сверстникам. Добрым словом отзывались о нём и односельчане. Даня мечтал стать военным, обязательно танкистом.
- Хочу быть таким, как те танкисты, - говорил он, - которые громили японских самураев на озере Хасан.
Деревня Харлапово, где приживала семья Прохоровых, располагалась в трёх километрах от нашей. Фашисты оккупировали её в один день с нашей. В Харлапово остановился какой-то штаб. Немцы тянули по улице проводную связь на шестах.
Ранним утром Даня тихо, чтобы не слышал дед, спустился с сеновала, где они ночевали, в столярном столе нашёл клещи и сапожный нож, положив их за пазуху, вышел из сарая. Добрался до шестов, на которых был закреплён чёрный, толстый, точно покрытый лаком, кабель. Было тихо. Где-то далеко за лесом взвилась белая ракета. Вслед за ней, так же далеко, прогремели слабыми хлопками два выстрела.
Орудуя ножом и клещами, Даня перерезал в нескольких местах кабель. Часть его скрутил в клубок и сбросил в глубокий пруд.
А вскоре гитлеровцы всполошились. Весь штаб и гарнизон пришёл в движение. Затрещали моторы мотоциклов, раздались сердитые окрики разбуженных офицеров. Машины и мотоциклы уезжали за околицу деревни, вероятно, направляясь вдоль шестов. Обнаружив в трёх местах перерезанный кабель, несколько десятков метров которого не нашли совсем, фашисты пришли в ярость.
Рано утром они начали выгонять на улицу мирное население, требуя выдать им «преступников», люди молчали… Тогда фашистский офицер приказал отобрать десять заложников и поставил условие: если к исходу дня не будут выданы «бандиты», совершившие преступление, - всех заложников расстреляют.
Среди заложников оказались две женщины с грудными детьми, три мальчика – подростка, в том числе и Даня, остальные – пожилые мужчины.
Сразу же начались их допросы, сопровождаемые побоями. Увидев, как мучают людей Даня не выдержал. Рванувшись вперёд, крикнул:
- Не троньте их, это я сделал!
Целые сутки фашисты пытали подростка, добиваясь, кто его руководители, которые послали на такое задание, где они находятся. Но он молчал.
На следующий день жителей деревни согнали к краю оврага. Мать и деда Дани соседи успели спрятать. Белобрысый высокий офицер объявил приказ военных властей о казни Прохорова как бандита-партизана, который нанёс ущерб германской армии. В приказе содержалось предупреждение: кто посмеет оказать малейшее сопротивление немецким войскам или властям на оккупированной территории, подлежит немедленному физическому уничтожению – расстрелу или повешиванию.
Даня с отвращением смотрел на своих врагов. Связанные его руки были завернуты назад, кровавые потеки на лице и на открытой груди показывали следы жестокой пытки. В уголках губ застыла улыбка, как бы говорящая о том, что советских людей не запугать и не быть палачам хозяевами на нашей земле.
Внизу овраг рассекала лента быстрого ручья. Здесь любил Даня ловить рыбу с дедом, ранней весной собирать первые цветы – подснежники. А на ровной лужайке в небольшой долине реки, азартно играть в лапту и гонять мяч с деревенскими ребятами.
Раздалось несколько выстрелов. Юный герой, немного постояв, упал лицом вперёд. Крики и проклятия зазвучали в толпе. Фашистские солдаты начали прикладами разгонять людей.
Так героически погиб наш одноклассник Даня Прохоров.
После сообщения о подвиге Дани все долго молчали. Потом Иван Васильевич сурово сказал членам группы:
- Впредь без моего разрешения ничего не предпринимать. Борьба с оккупантами будем вести обдуманно.
Здесь, у волчьей ямы, мы поклялись отомстить за гибель товарища. Затем Андреев объявил, что Серёжа зачисляется в группу и назначается разведчиком. В группу были приняты так же молодая учительница из нашей школы Надежда Прокопьевна Трусова, ученики Владимир Фомченков, Алёша Колосов и Таня Моисеенкова. Каждому были определены обязанности. Мне поручалось принимать найденное оружие и боеприпасы, смазывать и складывать их в местах, где укажет директор. Девчонки, в основном, должны были вести разведку и расклеивать в населённых пунктах листовки.
Теперь в нашей группе насчитывалось четырнадцать человек:
Трое учителей, директор и десять учащихся. Позднее стали активно помогать нам моя мать – Нелида Михайловна, её отец – мой дедушка Михаил Абрамович, колхозный кузнец Афанасий Николаевич Булышников, члены семей тех, кто состоял в нашей организации.
БОЕВЫЕ ЗАДАНИЕ
Быстро летели тёплые августовские дни. В деревне снова наступила тишина. Фашисты не появлялись.
Мы собрались в школе, чему все очень обрадовались. Сюда ещё не ступал фашистский сапог, так как она находилась в стороне от центральной дороги. Школа была в полной готовности. По-прежнему в светлых классах стройными рядами стояли аккуратно покрашенные парты, на стенах висели доски 0 всё готово к началу нового учебного года. Даже в коридоре на столике дежурного остался не тронутым маленький колокольчик, заливистым долгим звоном которого техничка тётя Настя объявляла начало и конец урокам. Все с удовольствием любовались своим вторым домом. «Школа – храм знаний, здесь проходили наши счастливые и беззаботные годы детства и юношества. И когда же мы снова сядем за парты? Зачем нам война?» -так, вероятно, думал каждый из нас.
Но обстановка требовала действий. Директор раздал написанные от руки листовки, где сообщалось об обстановке на фронте. Надо было распространить их среди жителей своей и соседней деревень. Кроме того, в листовках содержался призыв к советским гражданам, оставшимся на оккупированной территории, прятать от врага хлеб, фураж – все продукты питания, укрывать оставшийся скот.
За несколько дней листовки обошли много населённых пунктов и имели большой эффект. Колхозники начали прятать зерно, укрывать и частично резать скот и птицу, особенно свиней, овец, кур.
Это было первое организованное мероприятие группы.
В конце августа обстановка резко изменилась. Фашистские части захватили ближайшие населённые пункты. Начались грабежи, аресты. Появились приказы военных властей, которые расклеивались на перекрестках улиц, у колодцев, на отдельных домах. Написанные на немецком и русском языках, они требовали безоговорочного выполнения всех приказов и распоряжений оккупантов. В первую очередь немцы требовали сдать все виды оружия, в том числе и охотничьи ружья, радиоприёмники. Выдавать прятавшихся красноармейцев и коммунистов.
Вскоре появилась и новая местная власть: комендатуры, старосты и жандармерия. Через несколько дней здание нашей школы превратили в конюшню. Полы были разобраны и увезены в лес для сооружения землянок. Высокие белоствольные берёзы вокруг школы были вырублены. На их месте торчали пни. Мало что осталось от кустарников смородины, малины и клумб с цветами.
Люди куда-то попрятались, улицы опустели. Никого не было видно и на полях. Зерновые успели убрать до прихода немцев, хлеб обмолотили и раздали между семьями колхозников с учётом количества едоков.
В начале сентября фашисты оборудовали скотобойню, для снабжения своих войск мясопродуктами. Со всех концов потянулись сюда гурты скота, отобранные у колхозников. Я получил от директора задание – разведать всё про скотобойню, узнать есть ли там ночью охрана.
День подходил к концу, когда к нам домой пришёл Петя Селезнев. На задание мы пошли вдвоём. До риги, напрямую не более двух километров. Притаившись за кустами, мы вели наблюдение. Вокруг бревенчатого здания бойни несколько крытых фургонов, возле которых суетились мясники в белых халатах, Поодаль, у ворот, толпились любопытные ребятишки, наблюдавшие, как режут скот. Здесь же, рядом, стояло несколько женщин.
- Ироды, корову забрали – причитала одна из них, - что же я буду делать с детишками: семь человек – один другого меньше…Чем кормить их?
Нагруженные мясом фургоны выезжали с бойни на центральную дорогу ведущую на восток. С наступлением темноты фашисты закрыли ригу на замок и уехали. Двое солдат с перекинутыми через плечо карабинами перегнали оставшийся скот за изгородь полевого стана, расположенного рядом. Прошло ещё некоторое время. На небе зажглись первые звёзды, появилась луна, при свете которой хорошо вырисовывались контуры строений. Вокруг ни души. Набежавший ветерок качал тонкие стебли кустарника. Никого не было видно не только возле бойни, но и у полевого стана.
- Наверное, солдаты забрались в будку и дрыхнут, - сказал Петя.
Будкой мы называли помещение, построенное рядом с полевым станом для доярок, которые летом хранили там бидоны для молока и другую посуду.
- Надо вывести из строя бойню, - сказал, выслушав на другой день наш доклад, директор школы.
Ригу можно поджечь,- заговорил Петя. – У нас дома есть керосин.
- И рядом с ригой стог сухой соломы, - добавил я.
Директор, прищурившись, как часто он делал, когда решал какой-то серьёзный вопрос, внимательно посмотрел на нас и добродушно улыбнулся:
- Ну и сорванцы! Соображаете…
Операция была назначена на ту же ночь.
_ Помешать забирать у граждан скот мы пока не в силах, - сказал нам Иван Васильевич,- а уничтожение его на мясо для их армии может соврать. Это в наших силах.
Получил подробный инструктаж, как действовать, глухой ночью мы двинулись на выполнение первого боевого задания. Каждый из нас чувствовал большую ответственность не только перед своим учителем, но и пред всей группой. Горячие желание помочь родной Красной Армии и своему народу быстрее избавиться от ненавистных врагов Родины, позволило преодолевать страх, вызывало подъём сил. Мы шли по знакомому с детства полю нескошенной травы. Она шелестела под ногами сухими стеблями, нагретыми лучами дневного солнца. От наплывших откуда-то туч небо стало чёрным. На горизонте яркой змейкой вспыхивали молнии. Где-то в стороне слышались гулкие раскаты грома.
Вот и огород моей покойной бабушки – «Красной Матрёны», - пояснил я Пете, продолжая путь. – Здесь мы жили всей семьёй до тридцать седьмого года.
- Осторожно, здесь какая-то заброшенная хламом яма,- предупредил Петя. – Обойдём её.
Я вспомнил, что когда-то тут был наш знаменитый колодец, о котором добрым словом отзывались далеко вокруг. Когда и кем он был вырыт, никто из моих родных не помнил. «Самый глубокий не только в районе, но, вероятно, и в области,- не раз хвалился мой дед соседям.- Более пятнадцати саженей. А какая вода? Хрусталь».
Дед говорил правду. Колодец был действительно глубоким, в чём я сам убедился. Однажды отец предложил мне достать из него упущенное ведро. Для этой цели обычно применяли «кошку» - приспособление с железным крюком, изготавливали её кузнецы-рационализаторы. Однако на этот раз «кошка» ведро почему-то никак не брала: как выяснилось позже, ведро при падении перевернулось вверх дном. Оставалось одно – спускаться вниз самому.
Делали мы это так: брали обыкновенную круглую палку, перехваченную посредине крепкой верёвкой. Пропускали верёвку между ног, садились на палку, а руками держались за верёвку. И тебя спускали до поверхности воды. На другой верёвке подавали крюк, загнутый в виде кочерги, которым и зацепляли посудину, а потом вытаскивали её наверх. Так и сделал я тот раз.
Со дна колодца верх его кажется маленьким светлым окошечком, через которое просматривается тёмное небо со звёздами. Тебя окружают запахи сруба, холод и сырость, в внизу – темная вода. Вода в нашем колодце была не только чистая и прозрачная, но и на редкость вкусная и особенно летом холодная. Она доставляла людям большое удовольствие и за ней тянулась вся округа.
- Михайловна, дала бы ты нам свою «кошку» нередко обращались к матери односельчане, когда упускали вёдра.
Мать, как правило, не заставляла меня заниматься этим ремеслом, но иногда, тайком от неё, я всё же спускался в колодец не только в своей, но и в соседних деревнях. Тем более, взрослые давали за это мне конфеты.
Шли годы. Они и решили судьбу нашего колодца. Переселение людей в другое место, ветхость сруба, обновить который было не так-то просто, да и некому, привело к тому, что о нём стали быстро забывать. На месте колодца теперь – нагромождение пней, камней и брёвен. И сейчас, идя на задание, мы набрели на него. Здесь нас и застал дождь. Крупные капли воды коснулись лица, а затем на нас обрушились струи воды.
- Где бы укрыться? – спросил Петя.
- Пошли в баню, - сказал я и первый побежал к видневшему неподалёку полуразрушенному строению. Мы прижались к уцелевшей стене бани с небольшим козырьком соломы, под которым возможно, прятались от дождя пастухи. Здесь и решили переждать грозу. Кромешная тьма озарялась вспышками молнии, освещая ветки молодой поросли и груду камней, служивших когда-то источником пара.
- В такую непогоду и черти не выходят на охоту, - ёжась от сырости, заметил Петя.
- А разве они есть на самом деле, - вставил я.
- Говорят есть. Мой покойный дедушка даже утверждал, что встречал настоящих чертей в болоте и в бане.
-Враки! – возразил я. И тут же рассказал ему об одной истории, происшедшей несколько лет тому назад. Мне тогда было не более десяти лет. В то время на этом месте стояла наша баня, построенная моим дедом по отцу – Фёдором Михайловичем ещё в начале века. Дело было в субботний зимний вечер. Этот день недели по традиции считался банным. Париться и мыться приходили все желающие соседи, которые валили без всякого приглашения. Таков был обычай. Сначала с вениками под мышку шли мужчины – на первый пар, затем женщины – на второй пар, а на третий пар, по преданиям старины, ходить нельзя, так как в нём парятся черти. После парной бани у нас в доме сидели взрослые деревенские ребята и играли в карты на мелкие деньги – в так называемое «очко». Бабушка рассказывала нам о колдунах и волшебниках и о том, что есть на свете бог и чёрт, которые постоянно враждуют между собой из-за того, что никак не могут поделить небо, землю и людей. В полночь бог отправляется спать на небо, а чёрт в это время остаётся хозяином на земле. И что только он не творит здесь, когда спит бог. Любят черти и парится, но только в третьем пару.
-А ну, кто желает посмотреть чертей? – сказал тогда кто-то из ребят.- Даю полтинник.
Все молчали…
- Даю рубль, - кладя на стол рублёвую бумажку, настаивал весельчак.
Все зашумели, а бабушка замахала руками:
- Побойтесь бога! Греха не оберётесь…
- Я пойду, - вырвалось тогда у меня. – Давай сюда рубль.
-А как ты докажешь, что побывал в бане?
- Там есть котелок, которым поддают пар, - нашёлся я.
- Вот принесёшь этот котелок и тогда получишь рубль.
Страшно было, но в баню вошёл. Сначала казалось, кто-то внутри шлёпается вениками, но это ветер качал ветви рядом с ней стоящих сосен и они шлёпали по стене. В помещении ещё сохранилось тепло, пахло берёзовыми вениками. В темноте, наощупь, нашёл котелок и, не чувствуя под собою ног, рванул домой. Холодный ветер обжигал лицо – мешал бежать, а мне всё казалось – кто-то догоняет меня, дышит в затылок, норовит схватить за шиворот и повалить в снег…
- Вот он, котелок, - ввалившись в хату и переводя дух, громко крикнул я.
- Да. Это он, - подтвердили ребята.
Начались расспросы.
- Видел чертей? Какие они?
- Как же, видел, - соврал я. Обыкновенные, с рожками и короткими бородками. Один из них, вероятно, самый старший, подал мне котелок.
- А он тебе что говорил? – допытывались они.
- Говорил, что мало мне дали за храбрость. Надо больше рубля.
Больше, конечно, не дали, а рубль заработал. С тех пор я не стал верить бабушкиным сказкам.
Дождь почти прекратился, но гром ещё сердито грохотал в небе. Проверив, не промокли ли спички, которые хранились в коробках за пазухой и бутылки с керосином, мы двинулись в путь, чтобы совершить диверсию назло всем чертям.
Мы с Петром договорились: я поджигаю стог соломы, а он ригу.
Узкая полевая тропинка по дну оврага привела нас к цели. Выбравшись из оврага, залегли. Близился рассвет. Вспышки молний освещали тёмные силуэты строения и копны. Вокруг было тихо, только ветер шелестел соломой. Спокойно и у полевого стана. Напряжение растёт. Чувствую, как в груди громко стучит сердце.
Наконец, Петя поднимает руку – это сигнал «Вперёд». Вскакиваем и разбегаемся по своим местам. Вот и стог. Открываю бутылку и поливаю керосином солому. Чиркаю спичками, но они не загораются. Вижу, Петя уже сделал своё дело. Пламя охватило стену риги, от чего сразу стало светло. Я предпринимаю последние усилия –чиркаю сразу несколько спичек и вплотную подношу их к соломе. Вспышка! Облитая керосином солома моментально загорается. Огнём охватывает копну. Вскоре два факела сливаются в один большой столб огня. С треском горят крыша и стены бойни, от которых разлетаются красные искры.
Мы бежали домой, спотыкаясь на кочках и канавах.
- Федь, это ты? – окликнул меня возле дома хриплый голос. – Опять где-то блукаешь?
Передо мной сидел на завалинке дедушка и сосал трубку. Повернувшись туда, где уже угасал пожар, он тихо сказал:
-А зарево-то было большое, никак колхозная рига сгорела.
Значит, бойне, как говорят немцы, капут.
Я промолчал и направился к сеновалу. Дед последовал за мной и у порога, как будто опасаясь, чтобы не услышали, зашептал:
- Вечером тебя мать спрашивала. Сказал ей, что ты ушёл ночевать к ребятам Селезневым.
День прошёл спокойно. Но как стало известно позднее, пожаром заинтересовалось гестапо. Вечером домой пожаловал к нам староста деревни. Заговорил о заготовке хлеба и о других каких-то делах, о трудностях его службы. Потом сказал и о бойне. Пожар, мол, возник от молнии, но двух охранников, которым было поручено охранять бойню, увезли в комендатуру – они всю ночь проспали в будке. Из слов старосты я понял, что сгорели так же две холодильные установки и другое ценное оборудование.
Перед уходом староста спросил у деда:
- А ты, старина, ночью никого не видел? Дорога у вас здесь рядом, хата на краю деревни.
- Пойди и попытай у совы, она ночью не спит и всё видит, - отрезал дед.
Я и Сергей спустились с печки. Увидев нас, староста спросил, чем мы занимаемся, нет ли у нас оружия, за которое комендант даёт шоколад.
- Что они петрят-то в оружии, - заступилась за нас мать.- И ходить им нечего, в лесах полно оружных людей.
Староста оставил в покое нашу семью. Но из кожи лез, угождая своим хозяевам. Помогал им отбирать хлеб и скот у колхозников, а в ноябре сдал в комендатуру двух красноармейцев, которые прятались в деревне. Они-то и решили его судьбу. Сбежав из фашистского плена, ушли к партизанам, а в декабре того же года пожаловали в «гости» к старосте. Так бесславно и закончилась жизнь предателя Ефима Голубева.
Во второй половине сентября все части, расположившиеся в лесах и оврагах, внезапно снялись и ушли на восток. Позднее Иван Васильевич сообщил нам, что в начале октября враг начал крупное наступление на Москву. Теперь небольшие его гарнизоны оставались только в крупных населённых пунктах.
По указанию директора, члены группы в течение одной ночи содрали все вывешенные гитлеровцами приказы, уничтожили все их указательные знаки.
Большим событием, как и до войны, стал Октябрьский праздник. В этот день ходили друг к другу в гости, вели задушевные беседы, в которых принимали участие активисты колхоза и учителя – члены нашей группы. Над зданием управления колхоза рано утром кто-то вывесил красный флаг.
8-го ноября члены группы распространяли листовки, написанные под диктовку Ивана Васильевича, о состоявшихся в Москве торжественном собрании Московского Совета депутатов трудящихся и традиционном параде войск на Красной площади.
В течение ноября наша группа дважды выходила с оружием в руках на линию железной дороги Смоленск – Пречистое. В группу входили Петя Селезнев, я с братом Сергеем и Володя Фомченков. В первом случае мы обстреляли мотовоз. Было убито два немца и машинист. Во втором – обстреляли из ручного пулемёта группу фашистов на большаке Духовщина – Пречистое.
Нельзя передать словами той радости, которая охватила людей, узнавших из наших листовок о разгроме немцев под Москвой.
РОЖДЕНИЕ ОТРЯДА
Первая военная зима выдалась суровой. В начале декабря подули сильные северные ветры, снежные бураны сменялись крепкими морозами. Такая зима была обычной для русского человека, но немцам она пришлась не по нутру. Спасаясь от холода, они напяливали на себя женские платки и шали, надевали кофты, сарафаны, а ноги обвязывали тряпками и соломой. Они уже не кричали, как прежде, «Москау капут!»
По указанию своего командира-директора мы вели разведку, распространяли листовки о положении на фронте, запасались тёплыми вещами, продовольствием, копили боеприпасы и оружие.
- Не исключена возможность, что скоро нам придётся покинуть тёплые хаты и перебраться в лес, - заявил однажды он.
И мы к этому готовились, зная, о том, что лесная жизнь, особенно в условиях зимы, потребует не только продовольствия, но и теплой одежды. Надо было так же на чём-то молоть зерно, так как мельницы в то время были разрушены или захвачены врагом, отапливать землянки.
В этом деле большую услугу оказал нам колхозный кузнец из деревни Афонасово – Булыжников Афанасий – муж моей родной тёти Евдокии Михайловны. Он организовал производство железных печей – буржуек и вёдер. Материала для них хватало. На местах боёв и стоянок фашистских частей валялись металлические бочки из-под горючего, куски жести. Этому ремеслу дядя Афанасий быстро научил меня и Петю. Мы ему во многом помогали. Затем приступили к изготовлению ручных мельниц – «жернова», как стали называть их потом. Всё это пригодилось не только для партизанского отряда, но и для колхозников.
В течение декабря мы установили тесные связи с такими же группами сопротивления как и наша, действующих в селе Шиловичи в пяти километрах от нашей деревни и в деревне Отря – в трёх километрах. В этих группах наравне со взрослыми было немало школьников-подростков, принимавших участие в борьбе с врагом. Особенно активно действовала группа патриотов из села Шиловичи, во главе которой была председатель сельского совета коммунист Марфа Кузьминична. Среднего роста, с открытым румяным лицом, быстрая в движениях, она пользовалась большим уважением среди односельчан.
Готовясь к наступлению на Москву, фашисты решили отремонтировать большак Духовщина –Белый. На работы выгоняли старых и малых. Нужно было помешать этому. Но как? По совету Марфы воронки от бомб и снарядов, все ямы и ухабы засыпали торфом и лишь сверху присыпали песком. В полотно дороги незаметно забивали металлические штыри для прокола автопокрышек. Фашистские колонны подолгу задерживались на такой «отремонтированной» дороге, пока меняли шины на автомобилях и вытаскивали их из глубоких ям.
Когда оккупанты заставили население собирать оружие на местах боёв, поступали так, как советовала Кузьминична. Исправное – прятали, а весь хлам сдавали немцам.
Муж Марфы Кузьминичны – Афанасий Алексеевич Куренков, вернувшийся раненым из Вяземского окружения в ноябре 1941 года, подлечившись, активно включился в борьбу с врагом. Как бывший автомеханик он изобрёл и начал изготавливать самодельные мины. На них подрывались вражеские машины с живой силой и боевой техникой. Трудноизвлекаемые мины сапёра-самоучки сеяли панику в стане врага.
Не отставала от своих родителей и пятнадцатилетняя Ира. Она показала себя хорошей разведчицей, и по заданию командира партизанского отряда «Александр Невский» Владимира Попова, который появился в селе Шиловичи в конце января 1942 года, Ира устроилась уборщицей в штаб немецкой части. Небольшого роста, худенькая, с опущенной на лоб прядью русых волос, девушку часто можно было видеть не только на улице своего села, но и в соседних деревнях, где располагались тыловые гарнизоны немцев. Имея пропуск, она беспрепятственно посещала дома, в которых проживали гитлеровские солдаты и офицеры.
Все ценные сведения, в том числе и о готовящихся против партизан акциях, она передавала командиру отряда. А однажды, воспользовавшись беспечностью штабного офицера, Ира похитила пакет с приказом высшего командования немецкой армии о срочной переброске нескольких частей в район боёв, где фашистам было особенно туго.
После выполнения задания юная разведчица была принята в партизанский отряд. Где уже находились её родители. Семья патриотов сражалась с врагами вплоть до освобождения Смоленщины частями Красной Армии.
Официальной датой рождения нашего отряда считается 2 февраля 1942 года, хотя мы вели борьбу с врагом с первых дней оккупации. Этот день памятен всем и особенно мне с братом.
Погода стояла пасмурная. Крупные хлопья снега медленно опускались на землю и соломенные крыши деревни Седибо-Никольское. Здесь с самого ноября немцы не появлялись. В просторной, обшитой тёсом хате Андреевой в этот февральский день было многолюдно. Женщины расположились на скамейках и стульях, а мужчины и подростки, кому не хватало мест, заняли весь пол. Мне с братом досталось место в углу, возле ухватов. Первым взял слово хозяин хаты.
- Пора нам выходить из тёплых нор на простор земли нашей,- говорил Иван Васильевич. – Люди у нас есть, оружие и боеприпасы для начала тоже припасены, а дальше «фашисты поделятся с нами». Одним словом, надо объединяться и создавать партизанский отряд.
Затем он предложил избрать командиром отряда председателя колхоза «Новая жизнь» Фёдора Федотовича Василькова.
Со стула поднялся коренастый, немного выше среднего роста, смуглолицый мужчина. Кожаная куртка была затянута командирским ремнём, на котором висел кобур с револьвером системы «Наган». Рядом с ним сидел бледнолицый худощавый юноша, одетый не по росту, в большую красноармейскую шинель. Это был сын Василькова – Вася, ему не исполнилось ещё и пятнадцати лет, но как старший из детей в семье, он твердо решил идти с отцом в партизаны.
Вырвавшись из вражеского окружения под Вязьмой, Васильков вместе с группой бойцов своего взвода вернулся домой, чтобы, собрав силы, продолжать борьбу с захватчиками. К его группе присоединились более двадцати бойцов: Егор Неделин, Евгений Ушаков, Потап Орешков, Сергей Мигдалев, Герасим Трусов и другие. Они составили основной костяк партизанского отряда имени Щорса.
По рекомендации командира, комиссаром отряда избрали директора нашей школы Ивана Васильевича Андреева.
При составлении списка личного состава не обошлось и без курьёзов. Особенно когда речь зашла о подростках и людях пожилого возраста.
Фёдора в отряд можно, - заметил командир, когда обсуждались наши кандидатуры. – А вот его брата… Мал малец, какой из него боец? Пусть сидит дома с мамкой.
- Не хочу сидеть дома, - выкрикнул Сергей. – Вскочив, он начал доказывать командиру и всем сидящим в хате, что может быть партизаном и как бы в подтверждение этому выпалил, как ему казалось, самые веские доводы: - Посмотрите на те пять берёзовых крестов, что стоят возле дороги недалеко от нашей деревни, кто убил тех фашистов? Мы с братом. У нас есть пулемёт, винтовки, гранаты и много патронов. Об этом Иван Васильевич знает.
На лице директора вспыхнула лёгкая улыбка. Он в знак согласия кивнул.
- В отряде такие мальцы пригодятся, - поддержал комиссара коммунист Нил Лукич Юденков – инспектор райфо. – Разведку вести. Это заступничество и решило участь Серёжи.
Так мы стали партизанами. Согласно списка в отряде значилось сорок пять бойцов. Самому старшему Ефременкову было сорок три года, а самому младшему – Сергею тринадцать. Из нашей группы в отряд были приняты кроме меня с братом, Дуся Чухрова, Таня Моисеенкова. Жена директора – учительница Евгения Васильевна, её коллеги – Прасковья Павловна Моисеенкова старшая сестра Тани и Надежда Прокопьевна Трусова. Оружия хватило всем. Только наша группа сдала отряду станковый пулемёт «Максим», два ручных пулемёта, семнадцать винтовок и карабинов, много гранат и более десяти тысяч патронов.
В этот же день сформированный отряд был закреплён первым приказом и отданы соответствующие распоряжения на ближайшие дни.
|
